Материал предоставлен редакции автором. Предыдущая часть. Начало
Этот вид «правоохранительной деятельности» известен с давних времен. Скорее всего, в пенитенциарной системе он использовался с момента ее возникновения. Он более широко распространён, чем «пресс-хаты».
«Курицы» – это жаргонное название внутрикамерного осведомителя-стукача. Подобные скоты тоже делятся на два вида – полуофициальные и засекреченные.
Полуофициальный всегда представляется «смотрящим» за камерой. Та же методика, что и у прессовщика: формирование свиты, подчинение своей воле неопытных заключенных-«первоходов», создание атмосферы безоговорочного доверия… Стукач никого не бьет и не насилует. Наоборот, он создает себе имидж опытного в уголовных делах старшего товарища. Под видом помощи новичку стукач узнаёт у заключенного еще не известные следователю факты. А также внушает собеседнику идею о «чистосердечном признании».
Затем вся информация, добытая у «младших товарищей», скрупулезно передается тюремному оперативнику. Тот, в свою очередь, докладывает следователю.
Человек, доставленный на очередной допрос, часто удивляется осведомлённости следователя. А тот, пытаясь ошеломить допрашиваемого, сломить его волю, сообщает, как бы невзначай, малоизвестные детали уголовного дела. Следователь хорошо знает психологию неопытного «первохода» и исподволь внушает подследственному: «Нет смысла отпираться! Если уж я знаю такие подробности, то и всё остальное мне в ближайшее время будет известно. Лучше признайся поскорее!».
«Курица» пользуется доверием администрации и соответствующими льготами. Ему разрешается многое. Опытные заключенные либо достоверно знают, либо догадываются об истинном лице «курицы». Но противопоставить этому ничего не могут. Администрация отнюдь не случайно, а порой и очень изобретательно подбирает контингент камеры. Волевые, решительные арестанты, видавшие виды уголовники, способные избить и даже зарезать «курицу», попадают в такую камеру очень редко.
…Новый корпус Николаевского СИЗО. Обвиняемый по «комсомольскому» делу Женя Семенов сидел на втором этаже в «куриной» камере. После освобождения он рассказывал совсем не похожие на тюрьму вещи: в их камере на полу лежала электрическая спираль (используемая как электроплита), был набор посуды из нержавейки. Даже стеклянные бутылки, что категорически запрещено тюремной инструкцией!
Во время обысков спираль тюремщики «не замечали», хотя её никто не прятал, а просто прикрывали сковородой. На тюремном решетчатом окне висели занавески, хотя в других камерах беспощадно отбирались тюремщиками любые веревочки, даже для сушки белья.
Более того: в камере, почти открыто, в бидоне варилась брага, часто появлялись наркотики. «Курица» щедро давал пользоваться своим приближённым мобильным телефоном, который во время обысков прятался чисто символически, но никогда тюремщиками не обнаруживался. Хлеб резали обычным столовым ножом, что в тюрьме также категорически не допускается.
Я сидел в этом же корпусе, только на первом этаже. В нашей камере «курицы» не было, даже наоборот – сюда собрали многих заключенных, которые в разное время либо били, либо изгоняли из разных камер стукачей-осведомителей. У нас «курица» была исключена. Поэтому хлеб мы резали толстой капроновой нитью, которую, к слову сказать, вертухаи у нас тоже постоянно изымали.
Для того, чтобы через мелкую решетку нормально закрывать окно (зима все-таки!), мы за пачку сигарет «купили» у баландера длинную тонкую палку, на тюремном жаргоне – «причал». Надзиратели с удивительным упорством каждый день выгоняли весь состав нашей камеры на прогулку во дворик. Каждый день камеру обыскивали, и этот «причал» забирали. Мы вновь его добывали через баландера – и всё повторялось сначала.
В таких условиях говорить о самодельной плитке, кастрюлях, браге, мобильных телефонах и прочих благах цивилизации не имеет смысла.
Но это не значит, что в нашей камере не было осведомителя. Был! Только очень глубоко засекреченный.
Долго такой агент работать не может, в каком-то смысле он – агент одноразовый. Так получилось и у нас. Однажды я написал письмо – обращение к разным общественным организациям. То, что я что-то писал, наблюдали почти все мои сокамерники. А вот когда ночью я эти бумаги аккуратно сложил и засунул под стельки в свои ботинки, мне казалось, что свидетелей не было, что все спали… Я ошибся: в тюрьме глаза и уши есть и у стен. На следующий день, до обеда, четверых моих сокамерников куда-то вывели по очереди. Один сказал потом, что вызвали на беседу к адвокату, другому снимали отпечатки пальцев, двое ходили, по их словам, к врачу. Все выглядело естественно.
Подобные мелкие события в тюрьме происходят каждый день.
Но уже после обеда к нам в камеру явился войсковой наряд с усилением в виде дополнительных тюремщиков. Это человек десять вертухаев в камуфляже, без всяких знаков различия, и в черных масках в придачу. Всех обитателей камеры, кроме одного дежурного, выгнали в коридор. Крики, вопли, угрозы… В общем, в очередной раз пытались сломить морально. Какой по счету раз?..
Всех построили в коридоре лицом к стене, руки на стену, а ноги почти на шпагат.
Через пять минут один мент вышел из камеры с моими ботинками в руках.
– Чьи ботинки?
– Мои.
– Чьи письма? – с этими словами он извлек из-под стелек обращения.
– Мои.
Меня завели обратно в камеру.
– Вы знаете, что в СИЗО переписка запрещена? – задал вопрос тюремщик и, не дожидаясь ответа, с явным удовольствием, с каким-то лихим гусарством ударил меня резиновой палкой по спине. После экзекуции письма забрали. На том дело и кончилось.
Мы были удивлены и обеспокоены. Хотя обыск в СИЗО – явление ординарное, но дежурный по камере, который присутствовал при обыске, рассказал, что менты всю камеру не обыскивали, а ринулись сразу к моим ботинкам… Сомнений не оставалось – в нашей камере «курица»!
Опытные уголовники, не раз вычислявшие и бившие стукачей, аж рычали от злобы. Началось аналитическое вычисление осведомителя. Тут ошибиться было нельзя. Суд преступного мира тем и отличается от государственного судилища, что здесь человека можно обвинить, лишь владея вескими доказательствами его вины. У нас таких доказательств не было. Подозрение пало на тех четверых, выходивших из камеры накануне, – но кто из них?.. Достоверно мы так и не узнали, но на одного из четверых все же смотрели очень косо.
Сразу после этих событий его от нас перевели в другую камеру. И, сколько мы ни выясняли по «тюремному телеграфу» – в какую именно, – узнать так и не смогли. Такого в тюрьме почти никогда не бывает. Потом мы вспомнили, что, когда он выходил «на отпечатки пальцев», а потом вернулся, – руки у него были удивительно чистые. Хотя при использовании специальной черной краски для снятия отпечатков, сохранить чистые руки невозможно.
Что еще интересно: этот парень, когда въехал в нашу камеру, жаловался, что его избили менты на привратке, якобы найдя какие-то письма. При этом он поднял футболку и показал ссадины и синяки на спине, хотя никто не просил его это делать.
Потом вспомнили и то, что он задавал мне неуместные в тюрьме вопросы… В общем, всё сходилось. Возможно, это и была «курица».
Определить осведомителя очень сложно, поэтому первое правило заключенного, попавшего в камеру, – держать язык за зубами. И внимательно следить за вопросами, которые тебе задают сокамерники. Если кто-то проявляет слишком уж большой интерес к твоему уголовному делу, – это должно насторожить.
Меня в пресс-хату не бросили. А вот многих политзаключенных, проходивших по «Делу одесских комсомольцев», эта участь не миновала. Вообще среди следователей СБУ есть неплохие психологи и физиономисты. Они прикидывают, кого можно поместить к прессовщикам, с кем это сработает, а кого лучше поместить в камеру к «официальной курице»… А к кому лучше подсадить сверхсекретных стукачей.
Политзаключенный Анатолий Плево сидел в камере, где зеки за какую-то провинность изнасиловали сокамерника… Так он думал сначала, пока ему не сказали, что если он во всём не признается, с ним произойдет то же самое. Анатолий поверил – и сломался.
Мужчина в такой ситуации должен хватать любой подходящий предмет – ложку, кружку, лезвие – и бить, резать прессовщика! Ну, а если духу не хватает, выход один – вскрывать себе вены. В этом случае заключенного переводят в тюремную больницу.
…Позже Плево узнал, что зек, «изнасилованный» на его глазах, – не такая уж и жертва насилия. Это оказался гомосексуалист со стажем, наркоман, и занимался он такой отвратительной любовью ещё на свободе… Подставить задницу для него – обычное, даже приятное занятие. Оперативники специально собрали в одной камере прессовщика и педераста, чтобы они разыгрывали такие спектакли на глазах перепуганных, морально нестойких арестантов.
Борис К. содержался в Львовском СИЗО. Его также сразу поместили к секретному осведомителю. Этот осведомитель, молодой ещё парнишка, почти каждый день ходил якобы к адвокату, был «на короткой ноге» с тюремным оперативником, легко решая с ним все наболевшие бытовые камерные вопросы… Боря сразу всё понял и как-то посреди беседы на отвлеченные темы, вдруг заявил стукачу:
– Ты неправильно делаешь!
Остальные сокамерники, не понимая, переглянулись. Зато стукач всё сразу понял, глаза его сделались круглыми от ужаса:
– О чем ты, Боря?
– Ты прекрасно знаешь, о чём, – не оправдываясь, глядя ему в глаза, сказал Борис. И твердо повторил: – Ты неправильно делаешь!
…Уже потом этот запутавшийся мальчишка объяснял, что менты обещали помощь на суде за маленькую услугу: ничего конкретного, просто сообщать, кто что в камере говорит.
– Сиди спокойно и не рыпайся! – предупредил его Боря.
И очень быстро Бориса перевели в другую камеру, – чтобы не мешал стукачу и далее проводить свою, так сказать, «работу».
Василию З. в камеру Кировоградского СИЗО постоянно подсаживали «куриц». Он их быстро вычислял. Ничего путного они от него узнать так и не смогли. Василию в конце концов это надоело и на одном из допросов в УБОПе он открыто заявил, что хватит ему подсаживать каких-то уродов. Следователи и оперативники УБОПа искренне разделили его возмущение, но развели руками: нормальных-то агентов теперь нет, одни наркоманы!.. Зря только УБОП переводит на них чай и сигареты!… Сотрудники УБОП даже не скрывали этой своей «секретной» работы.
В Киевском следственном изоляторе меня посадили в камеру к скрытому стукачу. Скорее всего, это была случайность. До этого я сидел в камере «осуждение», – где сидят люди, уже осужденные, и где поэтому держать стукачей нет надобности. Но условия содержания в такой камере чудовищные! На десять спальных мест, как правило, приходится в два раза больше людей. Я обратился в прокуратуру по поводу нарушения прав человека, – тогда меня в авральном порядке перевели в четырехместную камеру, в которой содержались подследственные и подсудимые. В этой-то «хате» и сидел «курица». По мне он вряд ли работал, но там находились и другие заключенные. Этот осведомитель стоял «на дороге», то-есть был ответственным за межкамерную связь, которая осуществлялась с помощью длинных веревок, тянувшихся от окна одной камеры к окну соседней. Либо по вентиляции.
Киевлянин Виталик, наш сокамерник, как бы невзначай, хвастаясь, рассказал о том, как он воевал в Афганистане на стороне душманов (!) и торговал там наркотиками. Потом он рассказывал, опять же хвастаясь, что проходил военную подготовку в боевых лагерях Чечни. Это было враньё от начала до конца. Любой здравомыслящий человек просто сопоставил бы возраст Виталика (27 лет) и время войны в Афганистане: сразу становится понятно, что мальчик 13-15 лет не мог быть душманом. Да, это хвастовство мигом разоблачил бы любой здравомыслящий человек, но не «курица!».
Самое интересное – этот бред сработал. Через две недели Виталика вывезли на допрос в отделение милиции одного из киевских районов. И следователь очень осторожно, чтобы не спугнуть, начал задавать Виталику вопросы: воевал ли он где-нибудь? Был ли вообще за границей? Виталик искренне, от души (правда, про себя) смеялся, но при том делал удивленное лицо и сокрушался вслух – с чего следователь это взял?!
Итак, внутрикамерная «курица» была разоблачена. Оставалось только непонятным, как именно он сливает операм информацию. Ведь осведомитель из камеры не выходил даже на прогулку. Выяснилось все быстро. Ночью, когда все спали, он писал «маляву» (записку) с нужной информацией и отправлял в соседнюю камеру, где «на дороге стоял» тоже стукач. Он-то и доносил информацию до любознательных ушей тюремных оперативников.
